В русском языке отчества сохранились лучше, чем в подавляющем большинстве европейских. Однако в последнее время их роль ослаблена воздействием английского языка и западной манеры обращения. В частности, отчества все реже употребляются в СМИ, которые формируют языковые навыки населения.
Мне было бы жаль исчезновения отчеств, которые придают особый склад русскому речевому этикету. Отчество – это глубокий тыл личного имени: ты не один, у тебя родитель за плечами, а за ним выстроился долгий "фамильный" ряд предков. Отчеством взываешь к родному батюшке: обереги и сохрани.
Но отчего бы не взывать и к матушке, разве она менее ласкова, меньше заботится о своих чадах? Разве мы только папенькины дети? Сколь чаще бывает наоборот! И мне представляется, что традиция отчеств в российском величании может быть даже усилена, если в дополнение к ней и в развитие ее мы введем свободный выбор матчеств, т.е. позволим величать себя и по имени матери.
1. Патронимы и матронимы
Есть одна интересная особенность у русского языка: слово "мужчина" принадлежит 1-му склонению существительных, куда входят в основном слова женского рода на –а, –я. "Мужчина" грамматически оформлено как существительное женского рода, склоняется, как "девушка", "женщина", "мама"... Это слово ненавидела М. Цветаева. "...Если бы вместо "мужчины" было "тигр", я бы, может быть, и любила мужчин. Какое безобразное слово — мужчина! Насколько по-немецки лучше: "Mann", и по-французски: "Homme". Man, homo… Нет, у всех лучше…" [1] Ряд других слов, обозначающих мужчин, тоже грамматически женственны: "папа", "дядя", "дедушка". Даже дети чувствуют эту языковую странность: "А почему папа - он? Надо бы пап, а не папа." [2] Учебники это никак не объясняют. Я полагаю, не случайно эти слова обозначают степени родства. Потому что родство само по себе женственно, родной ведет себя в отношении родного заботливо, ласково, совсем не по–тигриному, не "по–мужски", как это представлялось Цветаевой. Папа, дядя, дедушка – мужчины в традиционной семейной роли, которая скорее присуща женщинам. Язык это интуитивно чувствует и, вопреки лексическому значению слов, меняет их грамматический род.
Особенность российского патриархата – это система патронимов, которые укореняют мужскую линию наследственности в самой фундаментальной из знаковых систем – в языке. Каждый шаг социальной инициации, т.е вступления в общество взрослых, знаменуется укреплением патриархального компонента в самоидентификации. Васи становятся Василиями Ивановичами, Кати – Екатеринами Петровнами, т.е. продолжателями исключительно мужской линии своих предков. И это в дополнении к тому, что и фамилии, т.е. родовые имена тоже передаются, как правило, по мужской линии.
И здесь возникает вопрос: а если ребенок рождается в неполной семье, у матери–одиночки? Почему мать должна давать ему, в качестве отчества, имя человека, о котором она, возможно, предпочла бы забыть, да и ребенку не напоминать. Или она должна придумывать ему фиктивное отчество, или назвать его по дедушке, по своему (а не его) отцу. Почему она не может скрепить себя с ребенком, которого единолично взращивает и воспитывает, крепчайшими узами имени? Тем более, что женские имена столь же легко, как и мужские, образуют притяжательные прилагательные посредством суффиксов -ов-ич, -ов-на. Чем Ольговна звучит хуже, чем Игоревна, а Натальевич хуже чем Валерьевич? Пусть у матерей будет право выбирать своим детям то отчество или матчество, которое они сочтут подобающим для своего ребенка.
Замечательный философ Николай Федорович Федоров, проповедник "общего дела" как воскрешения потомками своих предков, был незаконнорожденным сыном князя Павла Ивановича Гагарина. Неизвестно даже в точности, чье имя, какого Федора или Федорова, повторилось в отчестве и фамилии Николая Федоровича Федорова: крестившего его священника Николая Федорова или крестного отца Федора Карловича Белявского? В любом случае механический повтор заполнил пустующее место родного, отцовского имени и фамилии. Между тем мать философа, которая его вырастила и воспитала, звалась Елизавета Ивановна. И было бы в высшей степени оправдано, чтобы сына именовали Николаем Елизаветовичем. Можно добавить, что таким допущением матронимии федоровская философия воскрешения предков (начиная с родителей) нашла бы себе символическое подтверждение, поскольку первым кандидатом на воскрешение становился бы тот из родителей, кто более всего близок детям и чье имя запечатлелось бы в их отчестве или матчестве.
Николай Елизаветович… Это кажется в первый момент странным – но не удивляемся же мы фамилиям, образованным от женских имен: Анненков, Анненский, Ольгин, Светланов, Маринин, Татьяничев, Тамарин, Варварин, Ленский и даже Ленин… Уж на что была громкая, призывная, политически мобилизующая фамилия - а ведь символическое воздействие ее не уменьшалось от того, что оно образовано от женского имени, да еще неформального – "Лена". Деривация мужских фамилий от женских имен не кажется нам вызывающе-непривычной. Столь же естественна была бы и деривация среднего имени детей от материнских: Аркадий Светланович, Борис Дарьевич и т.д.
Конечно, не следовало бы ограничить присвоение матчеств вместо отчеств только условиями одинокого материнства. В этом случае дети чувствовали бы, что на них лежит клеймо неполной семьи. Но почему бы и полным семьям не предоставлять право выбора? Этим правом особенно уместно было бы воспользоваться многодетным семьям: одним детям дать отчества, другим матчества. Например, если старшую дочку назвали Марина Васильевна, то младшего сына назвать Борисом Натальевичем.
Можно было бы связать выбор родительского имени (парентонима) и с выбором родового имени, т.е. фамилии. Сейчас в подавляющем большинстве случаев фамилия присваивается по отцу, хотя закон не запрещает взять фамилию матери. Было бы справедливо, чтобы в случае наследования отцовской фамилии ребенку давалось среднее имя по матери – и наоборот; чтобы обе родительские линии скрещивались в имени ребенка, как скрещиваются их хромосомы в его организме. Допустим, отец: Григорий Львович Степанов. Мать: Мария Сергеевна Нащокина. Пусть их сына Илью зовут Илья Григорьевич Нащокин. Или: Илья Марьевич Степанов.
Следует заметить, что матронимы играют немалую роль в именных системах разных народов. Еще в средневековой Англии младенцам нередко давались матронимы вместо патронимов: не только у незамужних матерей, но и если дети рождались после смерти или исчезновения отца или если имя отца было неблагозвучным, труднопроизносимым, иностранным; а также если мать была известной, влиятельной женщиной, принадлежала к более благородному семейству. Были, кстати, такие случаи и на Руси, например, князь Олег Настасьич, мать которого была была наложницей князя Галицкого Ярослава Осмомысла (12 в.).
В 19 в. в США возник обычай давать младенцу в качестве среднего имени девичью фамилию его матери, чтобы ее род тоже сохранялся в памяти потомков. Даже мужья при заключении брака, давая свою фамилию жене, вместе с тем нередко берут ее фамилию в качестве своего среднего имени, т.е. происходит символический обмен именами. Например, Джейн Рид выходит замуж за Джона Смита и получает его фамилию Джейн Смит, а он берет ее фамилию в качестве среднего имени, и теперь его зовут Джон Рид Смит. У четы рождается сын и получает имя Уолтер Рид Смит, т.е. девичья фамилия матери опять-таки включается в его полное имя.
У немцев второе имя, часто женское, дается в честь матери, бабушки, тети и т.д.: Райнер Мария Рильке, Эрих Мария Ремарк (он взял себе второе имя в честь матери уже после ее смерти). Во Франции распространено мужское имя Жан-Мари. Матронимы имели место у древних, да и современных евреев, например, "Михаль бат-Лея" или "Ривка бат-Мариам" (Михаль, дочь Леи; Ривка, дочь Мариам; имя известной израильской поэтессы 20 в. - Иохевед Бат-Мирьам). В Финляндии до 19 в. отчества были только у мужчин, а у женщин - матчества. Традиции матронимии в той или иной степени существовали или существуют в Ирландии, Исландии, Уэльсе, в Индонезии, на Филиппинах и т.д. Такими образом, нет ничего необычного в том, чтобы включать имя или фамилию матери в полное имя ребенка.
Органы регистрации, делая записи актов гражданского состояния, должны предоставить родителям право самим решать, хотят ли они дать своему ребенку отчество или матчество. А затем дети, в пору повзросления, смогут подтвердить или изменить этот выбор. Тем самым будет уничтожен еще один, быть может, главный оплот дискриминации в знаковой сфере, которая столь важна для социальной и психологической идентификации личности. Возможность передавать имя по женской, а не только мужской линии означала бы, что поколеблены глубинные символические основы патриархата. Вместе с матронимами элементы матриархата вошли бы в более гармоническое созвучие с нынешней властью отцов.
Можно помечтать о том, чтобы президентом страны когда-нибудь стала женщина, например, Ольга Петровна. Но не менее значимым символом нового, гендерно уравновешенного общества стал бы президент-мужчина по имени Петр Ольгович.
2. Родительские имена и тайна личности
До сих пор я приводил аргументы общественно-правового свойства, от "равенства". Но для меня еще более важны эстетические и экзистенциальные соображения – поэтика имени, магия и даже эротика его звучания. Мне, например, мое имя-отчество Михаил Наумович кажется суховатым, однополым, лишенным тайны, мерцания, которые вносятся и в жизнь, и в язык соотношением мужского и женского. А ведь я любил мать не меньше отца. И мне было бы дорого ее символическое присутствие в моем имени. "Михаил Марьевич".
Вот почему женские имена¬-отчества мне представляются более интересными, волнующими, "двуполыми". От "Иванов Петровичей" и "Владимиров Владимировичей" веет унылым духом казармы, мужской бани. А от имен "Петр Нинович" или "Андрей Любович" сразу бы повеяло женским присутствием, смягчающим нравы. Возникла бы игра близких и далеких корневых смыслов, ощутилась бы тайна зачатия каждой личности из мужского и женского. И если прав Даниил Андреев, что не только женщина должна быть мужественной, но и мужчина женственным, то вот она - эта символическая явленность женственного в мужчине: имя матери, матроним! Мне кажется, человек по имени Владимир Марьевич, выросший с материнским именем в составе своего, обладал бы некоей творчески-женственной компонентой в характере, которая сделала бы его менее агрессивным, более восприимчивым, чутким, мягким, т.е. укрепила бы в нем те свойства, которые чаще (хотя и не всегда) наследуются от матери. Честно говоря, мне труднее представить деспотом или убийцей Андрея Любовича, чем их тезок с отчествами. Мужское имя в соединении с женским образует некую символическую полноту, слияние, самодостаточность, тогда как дважды мужское имя отмечено бытийной неполноценностью и может подталкивать к насилию над бытием.
"Имя - тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность", - писал П.А. Флоренский в своей книге "Имена", настаивая даже на бытийном первенстве имени по отношению к типу личности и ее духовного устройства:
""По имени и житие" - стереотипная формула житий; по имени - житие, а не имя по житию. …Имя - онтологически первое, именем выражается тип личности, онтологическая форма ее, которая определяет далее ее духовное и душевное строение. …Имя предопределяет личность и намечает идеальные границы ее жизни".
В "Именах" Флоренский подвергает глубочайшему феноменологическому толкованию ряд наиболее распространенных мужских и женских имен. Но помимо семантики имен есть еще их синтаксис, который Флоренский не рассматривает. В именном составе личности сложно взаимодействуют три компонента: нареченное имя, родительское и родовое (фамилия), и каждое приносит свое духовное "приданное" в этот символический союз. Как имя "Елена Александровна" знаменует собой взаимопроникновение личностных типов Елены и Александра, описанных Флоренским, так и мужское имя в сочетании с матчеством, например Павел Софьевич, позволило бы, развивая ономатологический метод Флоренского, очертить характерологические основы такого слияния. Сам Флоренский мало касается темы отчеств, но делает весьма тонкое замечание о том, что некоторые личные имена как будто сами влекут за собой отчества, а некоторые обходятся без них, потому что в личности человека сильнее ощутимо материнское, а не отцовское начало.
"Известные оттенки индивидуальности выражаются и формулируются различными особенностями в сочетании имен. Так, есть люди какие-то безотцовские, и во всем складе их чувствуется, что они рождены собственно только матерью, а отец участвовал тут как-то между прочим, не онтологически. В отношении таких людей, хотя бы и взрослых, даже известных, отчество если и прибавляется, то лишь внешне, из корректности, естественное же движение, даже у мало знакомых, называть их только по имени или по имени и фамилии. В обществе непроизвольно устанавливается называть их, не в пример прочим, без отчества. Пушкин для всех Александр Сергеевич и Толстой - Лев Николаевич, Розанов - Василий Васильевич, но - Вячеслав Иванов и Максимилиан Волошин, просто по именам, и на язык не идет отчество, как на мысль - представление, что у них были отцы, хотя матери, материнский момент в них чувствуется весьма живо".
К этим личностям, имена которых легко обходятся без отчеств, можно добавить Владимира Соловьева, Александра Блока, Андрея Белого, Велимира Хлебникова, Сергея Есенина… Если вдуматься в природу этих личностей и в их творчество, то мысль о глубоком присутствии в них, как и в Вячеславе Иванове и Максимилиане Волошине, женственного начала не покажется слишком натянутой. Самоотдача стихиям; обожествление Вечной Женственности; близость к земле и растворение в жизни природы; особая чуткость к корням, растениям, к воде и воздуху; синестезия, слитное восприятие звуков, цветов, запахов; мягкость натуры, способность и желание ворожить, зачаровывать собою людей, – таковы некоторые черты этих творческих личностей, ясно тяготеющих к полюсу женственности. Конечно, для выражения этих характеров посредством матронимов, точнее, сочетания мужских и женских имен, время тогда еще не пришло. Поэтому и остаются они в нашем сознании ономатологически одинокими, без отчеств, но и без матчеств. Однако вполне возможно, что культура будущего обеспечит свободу выбора матронимов для людей такого типа, "рожденных собственно только матерью" - или преимущественно матерью.
Нам нечто новое открывается в человеке, которого мы раньше знали лишь по имени или имени-отчеству. Ах, так он Анастасьевич! Еленович! Он становится домашнее, ближе, роднее. Мы растем с именем матери на слуху, этим именем, как и первым лепетом "мама", лепится наш языковой опыт, наше звуковое, словесное чувство личности. Знать о человеке, что он Иван Батькович, – еще недостаточно. Это социальное знание, а персональное, интимное, дружеское, любовное – оно несет в себе запрос на имя матери. И это же имя не менее, чем отцовское, свидетельствует об исторических, культурных, этнических, корнях личности. Материнские имена тоже несут в себе память о святых, о предках, о подвижницах и мученицах, о героинях священной истории, о тех высших смыслах, которые должны передаваться из поколения в поколение.
Здесь не может быть какого-то общего правила. Я, например, вряд ли захотел бы вовсе лишиться отчества, но был бы рад, если бы возникла легальная возможность прибавить к нему матчество: "Михаил Наумович-Марьевич Эпштейн". С таким именем я чувствовал бы себя более полно причастным тому бытию, которое было даровано мне моими родителями и судьбой, их соединившей. Было бы справедливым предоставить решение этих вопросов самим детям к тому возрасту, когда они достигают совершеннолетия и получают паспорт, в который могли бы вписать свое отчество, или матчество, или, через черточку, сочетание обоих. Это позволило бы им, уже на основании приобретенного жизненного опыта, определить, как они более склонны себя идентифицировать. Если же предпочтение отдано двойному парентониму, это позволит и дальше выбирать одно из родительских имен в определенных ситуациях общения. Например, менять отчество на матчество и наоборот в зависимости от социальной среды, от степени официальности общения, от выбора средств коммуникации и т.д.
* * *
Я понимаю, сколь многое в нашем воспитании и привычках поначалу противится матронимам как нововведению странному, эксцентричному, чересчур авангардному. Но следует осознать: именно то в нас, что противится этой идее, и есть психологическое наследие патриархата, вошедшее в плоть и кровь языковых обычаев. Нет никакого религиозного, нравственного, конституционного, лингвистического или другого закона, по которому дети должны наследовать имена только по мужской, а не по женской линии. И общество, уже установившее "материнский капитал" в виде материальных пособий, может узаконить его и в виде символического капитала – матронимии.
Пусть мужчины вспомнят, кем они рождены. Пусть откроются нам с новой, прекрасно-женственной своей стороны и великие люди, которых мы, казалось бы, хорошо знаем: Александр Надеждович Пушкин, Михаил Марьевич Лермонтов, Николай Марьевич Гоголь, Иван Варварович Тургенев, Лев Марьевич Толстой, Федор Марьевич Достоевский, Антон Евгеньевич Чехов, Петр Александрович Чайковский, Владимир Поликсенович Соловьев, Василий Анастасьевич Розанов, Павел Ольгович Флоренский, Николай Алинович Бердяев, Владимир Еленович Набоков, Сергей Татьянович Есенин, Владимир Александрович Маяковский, Михаил Варварович Булгаков, Александр Таисиевич Солженицын, Сергей Марьевич Королев, Юрий Аннович Гагарин... Будем помнить и чтить их и такими, сыновьями своих матерей.
Я надеюсь: пока еще живы отчества, в дополнение к ним будут введены матчества, что предоставит нам возможность глубоко содержательного выбора. А это, в свою очередь, поможет сберечь саму прекрасную, но уже слабеющую традицию двойного величания.
Поэтому охотно буду откликаться на обращение: Михаил Марьевич.
Примечания
1. Из дневников, в кн. М. Цветаева. О любви. СПб, Азбука, 2008, с. 339.
2. К. Чуковский. "От двух до пяти". М., Гос. Изд-во детской литературы, 1955, стр. 39.
Мой сайт
D-TEXT